Влетел в окно, прижался к сердцу Ветер, объял дыханьем нежным, одиноким, шепча невинно, словно ласки дети, пылающие подозреньем щеки словами остужая будто чай:
Нет, не придет, не скажет, не обнимет… - запутано в чужих уроках сердце и медленно как уголь тлея стынет… Ей страшно от незнания тебя… Когда в твоей квартире ждут таясь в тени углов рыча, скребясь и плача, опасные как нож в дурных руках, отчаянные злые нелюбови… с ней только я один… и сумрачный покой едва колышет розы, схороненные заживо в горшках с сухой землей, стоящих на всех окнах в ее доме. Ни ураганом, рвущим флаги, шляпы, лица и черепицу с крыш, ни легким ожиданьем поцелуя на цыпочках со сладким замираньем не возвращаюсь я, не истязаю больше, ношусь бесцельно только вверх и вниз, клочками от афиш кружа в тиши ночной… лететь бы по пустыням, гнать песок горячий, с колючками кустарников мешая, и взгляд ее нести, чтоб даль… за далью – даль… и все открыто, и ничто не нужно… минута за минутой, день за днем. Есть окна, дневники и зеркала, и ей смотреть в колодцы глаз не ново, кидая камушки немых вопросов снова… и снова… вдруг блеснет со дна, вдруг из воды поднимется огонь? Тому четыре года – пылающие опозданьем, морозом, похвалой случайной щеки, блестящий взгляд, от узнаванья робкий, тревожная дрожащая улыбка, счастливая от страха потерять звезду, блеснувшую в колодце глаз другого… Как ей посметь принять, когда она готова лишь терять всегда? Пусть будет так – не сказанное слово сорвется с губ и в небо унесется, оставив слабый отблеск, что бы ты, в который раз стирая взгляд о тьму, как грифель мягкий о наждачный лист, на миг увидел в ней свою мечту, которой нет, и стал силен и чист, свободен и красив… Так кто? Зачем? Куда? И для кого же роза, схороненная заживо, цветет в горшке с сухой землей?
И зашуршал, страницы книг листая, которые так пристально читала, склонясь над ними дивная та Ночь.