Но важно не это, важно, что будет тогда с его сердцем…
Но важно не это, важно, что будет тогда с его сердцем…
Взгляд - это глубина неба
Боль - это прикосновение Бога
Бог - это прикосновение боли
читать дальше
© Константин Кедров, 1984

Музыканты вышли, выслушали нас, посмеялись и отдали диск. Дома же мы обнаружили, что вместо наших воспоминаний на нем записана история из какого-то Тридесятого королевства. Будто бы там из-за волшебного хрустального яблока поднялся бунт - все хотели завладеть им. Жители королевста умели летать, поэтому на протяжении всей записи они летали вокруг высокой тонкой белой башни, пытаясь увернуться друг от друга, от рук, зубов, пинков ногами.., то теряя, то находя заветное яблоко снова и снова.
В одном из старых изданий, найденных среди бесчисленных тайн замковой библиотеки, между статьей о кровопускании и восстановлении потерянных иллюзий, она обнаружила выцвевший свиток с рецептом целебного снадобья. В замке было почти все необходимое для колдовства: первый луч солнца, упавший на каменный пол самой высокой башни через фиолетовое стекло витража, немного книжной пыли, холодная дождевая вода из тучи, принесенной западным ветром, музыка, в которой бряцают цепями и стонут, картинки чужого города, щипотка мягких сумерек и даже маленький кусочек улыбки, сорванной украдкой с губ прохожего... не было только одного ингредиента - письма.
Принцесса Нора поднялась в свою башню и выглянув в окно позвала:
- Ветерок! Ветеро-ок! Милый мой странник! Помнишь, как ты носил мои письма по свету? Помнишь как играл со словами, кувыркая их в небе, раскидывая по земле во все стороны, раздавая каждому, кто попросит? Сегодня ты должен помочь мне. Сегодня письмо нужно мне.
- Нет, - поет Ветерок, шатаясь на покрытых толстыми почками как елочными игрушками, ветвях каштана, - для тебя писем нет.
Принцесса волнуется и мнет поясок платья.
- Пожалуйста, Ветерок, дай их мне! Они мне очень нужны!
- Нет, - свистит Ветерок, дуя в сухие полые тростинки на берегу бледного озера, полного талой воды, - нет для тебя писем...
Принцесса Нора почти в отчаянии. Она перегибается через подоконник и хватает Ветерок за хвост. Сделать это совсем просто - он еще маленький и не опытный.
- Ой, ты чего? - восклицает Ветерок.
Он извивается в ее руках, пытая выскользнуть, но принцесса Нора держит его крепко. Она трясет его за хвост, и из Ветерка сыплются воздушные поцелуи, брошенные впустую слова и не выполненные обещания, гласные звуки...
- У- у-у! - гудит Ветерок. - А-а-а... - стонет.
Нет у него письма.
Принцесса Нора продолжает трясти его, и глаза у нее становятся горячими, а волосы - похожими на змей.
А где-то за рекой, за холмом и за лесом в усыпанной грибами и улитками избушке сидит ведьма с зелеными волосами. Перед ней котел с варевом. Она бросает в него звездочки душицы и зерна тимьяна и черная как деготь поверхность варева становится гладкой как зеркало. Она смотрит в котел и видя в нем принцессу Нору сдавленно смеется.
Все это - бред, бред, бред. Просто страхи.
чудится новое жертвоприношение,
ведь проще быть так,
чем пытаться приблизится...
(с) Э.М..
* * *
Устала, как-то вдруг и очень сильно. Нет, я должна быть так радостна и так внутренне спокойна, как только могу. Но вдруг все грозит куда-то провалиться. Мы гуляли, смеялись, бросались ничего не значащими фразами, вспоминали. Позвонила Юля, рассказала о своей любви, о своей жизни. Почему среди всех этих цветов, я как одержимая цепляюсь за свой страх снова и снова?. Будто заново переживаю истории с В.М. и с Мастером. И так тягостно. В стихе Э.М. тоже будто чудится осуждение. Повсюду мне чудится осуждение и снова из головы не выходит, как в ожидании концерта я сажусь в центр зала и люди обходят меня, толпятся по краю, а вокруг меня - стена пустых кресел. В какую бы стеклянную поверхность я ни посмотрела, всюду видится кривое отражение, неприятное, глупое, грубое. Ну что же это такое.
Есть лес на границе весны и осени. Там все распускается и все увядает в один день. Только успеют набухнуть на деревьях плотные почки, как уже сыплются желтыми листьями и, падая на землю, скручиваются и становятся черными и мягкими, так что через минуту можно уже видеть, как сквозь них прорастают тонкие побеги весенних цветов. Живет в этом лесу лучник-кентавр с двумя именами: волшебным и тайным, которое он носит под сердцем там, где хранятся самые острые его стрелы. Кентавр быстр, силен, неутомим и спокоен. Он наблюдает окружающие перемены и его животная сила, направляемая тонким разумом, возносит стрелы его слов и мыслей до самых звезд. У кентавра есть спутница. Легенды леса говорят, что когда-то она была обычной смертной девушкой. Однажды, съев яблок из летнего сада, после которых начинаешь видеть, на опушке леса она увидела кентавра, облаченного в свое волшебное имя. Он был строен, красив и способен достать стрелою до звезд. Случайно ее туманный от вкуса яблок взгляд и его пронзительный взор встретились, и она разглядела его тайное имя, то, которое никто не мог увидеть, потому что он носил его под сердцем там, где хранил самые острые из своих стрел. В ту же секунду она забыла свое собственное имя и следовала за ним неустанно повсюду. Кентавр-лучник был слишком добр и деликатен, что бы прогнать ее, к тому же он не терпел конфликтов, ссор и столкновений, всегда стремясь к их устранению. Но он также не считал правильным позволить ей приблизиться к себе более чем на сто шагов, потому что она была человеком, и он не мог ее полюбить. В отчаянии она призывала на помощь время, говоря так: «…Пусть туловище мое станет годом, хранящим 12 месяцев, прожитых не напрасно. Пусть руки мои сделаются мягкими и нежными как весна, а голова холодной и мудрой, подобно зиме. Пусть сердце будет горячо и сладко, как лето, а слова остры и правдивы, как осень. Суставы мои пусть станут месяцами, а ноги – будто день и ночь. Помоги мне время, измени мою сущность, что бы могла я быть спутницей его и самой острой стрелою из тех, что он прячет под сердцем там, где лежит его тайное имя». Она забыла свои слова, считая минуты, и если кентавр-лучник был тем, кто обуздал животную природу ради духовного поиска, то она стала его тенью – природой, обуздавшей ее человеческую сущность. Так и идет она следом за кентавром, растворяясь во времени и в тоске, отсчитывая про себя минуты до… Со временем, кентавр-лучник привыкнет к ее присутствию и перестанет замечать вовсе, поскольку влюблен он лишь в любовь и ее отсутствие, а сердце его, также как поверхность Венеры, которую астрологи с трудом рассматривают из-за туманности над ней, необъяснимо.
* * *
Когда-нибудь, когда пройдет нужное время, ее заклинание подействует окончательно и превращение закончится. Она сама станет кентавром, сильным, красивым, неутомимым и быстрым, и у нее будет два имени: волшебнное и тайное, а ее стрелы будут доставать до звезд. И другой человек, съевший летних яблок, после которых начинаешь видеть, посмотрит в ее глаза и разглядит тайное имя, спрятанное у нее под сердцем, там, где будут хранится самые острые ее стрелы. Этим тайным именем будет его собственное имя, которое он забудет, когда станет ее спутником.
Э.Шклярский "Спутница кентавра"
"Минотай, я устраняю твое имя из твоих снов, стирая туман и холод. Теперь ты можешь видеть имя своей любви. Оно написано красными буквами. Ее имя Дионисия."
Доступ к записи ограничен
Доступ к записи ограничен

Мы стоим на набережной и вглядываемся в огни шумного города с той стороны реки. Я знаю, что в эту минуту он думает о людях, принявших знак темного дракона, для которого все в мире относительно полноты его желудка, потому что всякий раз, когда это происходит, его глаза становятся черными от печали. Он говорит мне:
- В мире, в котором мы живем, так многое определяется полезностью. Люди накапливают средства, делая друг другу больно, оправдывают себя заботой о своем будущем и будущем своих детей. Когда это началось и когда закончится? Когда насытятся голодные до своего будущего люди? Есть ли в этой жизни еще что-то другое... ветер, дыхание, дух?
Я смотрю вниз, туда, где по ленивой реке бежит рябь – это ветер пролетел мимо, едва задев поверхность воды крылом, коснулся его щеки, лег на плечи, заигрался с прядью волос. Можно слушать ветер, можно говорить с ветром, но говорить о ветре так сложно! Может быть Ветер – это то, что возникает, когда теряешь свое место, а, может быть, когда его находишь, может быть это одинокий странник, бредущий по каменным дорогам в неизвестную страну, может быть мальчишка, опрокидывающий в весенние лужи небо… Ветер, дыхание, дух… есть легенда о раввине, который создал голема. Что бы оживить его он положил ему в рот кусочек пергамента, на котором было написано слово «ruh». Оно означает одновременно и ветер, и дыхание, и дух. Говорят, что когда человек встречает голема, он встречает свою душу, которая вышла из тела что бы обликом другого существа заглянуть ему в сердце и этот момент становится моментом настоящего рождения. Ветер, Дыхание, Дух.
Когда я думаю о ветре, мне всегда вспоминается: «…создал из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душою живою…». Мне кажется (я чувствую, как щеки мои краснеют, говорить об этом словами было бы так неудобно), что некоторые люди слишком заняты, что бы впустить в себя ветер. Они боятся, что легкое дуновение может смениться ураганом, который разметает все их сокровища. Они как голем без слова ruh, как сырая глина. А еще они похожи на драконов, которые лежат на горе золота и подыхают с голода, боясь потерять свое имущество во время охоты, и чем дольше драконы находятся во власти своих сокровищ, тем труднее и невозможнее им от них отказаться. Конечно, они не виноваты, просто они не помнят другого, а к их рукам монеты липнут как репейник к подолу платья. Я в этом отношении почти безнадежна, но Ветер не делает различий, он говорит со всеми одинаково. Когда мы устаем быть лишь глиной, мы ищем свое слово ruh и, мне кажется, это и значит то, что мы уже с ним говорим.
Он качается на носках и смотрит вдаль. Я смотрю на него и думаю, что если есть люди, принявшие на себя знак темного дракона, то есть и те, кто родился под знаком ветра. Иногда мне кажется, что у ветра его лицо. От этого во мне просыпается мой знак – огонь.
-Что нужно, что бы научиться разговаривать с ветром? – он смотрит внимательно и осторожно. Тонкие пальцы сжимают синий карандаш, он ведет им по железным прутьям, так что раздается такой звук, который бывает, когда едешь по полю, и сочная высокая трава путается в велосипедных спицах.
Я не знаю, у меня только иногда это получается. Я даже не понимаю, как именно это происходит. Бывает, я просто сижу на веранде с кружкой чая и книгой, которую ты читал мне вчера перед сном, и вдруг вокруг что-то неуловимо меняется. Я замираю, и в это время девочка Иона во мне открывает глаза, и я понимаю, что между мной и Ветром нет никакой разницы.
Жаль, что Ветер так переменчив. Когда он уходит, всегда остается чувство, что совсем рядом у тебя было что-то очень нужное, дорогое и важное, но ты забыла, где его оставила, и оно лежит там, в ожидании, как слова немого теперь языка, на котором столетия назад говорили твои предки. Можно учить мертвый язык по книгам, но он никогда не откроется по-настоящему, если однажды не заглянуть в глаза тому, для кого он был жив. Это кажется невозможным, и только для Ветра нет этой границы.
- Значит, ты думаешь, что в языке ветра нет времен настоящего, прошедшего и будущего?
Я думаю, что в языке ветра есть и настоящее, и прошедшее и будущее время, просто они как евклидовы прямые у Лобачевского, доказавшего, что существует пространство, где параллельные все же пересекутся.
Солнечный диск медленно опускается в воду. По поверхности реки бегут волны, а ветви деревьев шатаются из стороны в сторону. Я думаю о том, что вода и земля – это явления, а ветер и огонь – процесс, о том, что Ветер крутит стрелки башенных часов, что бы мы могли испытать радость от тепла и холода, от красоты дня и ночи, от музыки. Он одевает мне на плечи свой пиджак, что бы я не замерзла от взгляда Ночи, и говорит, что у нас осталось еще так много вопросов, которые необходимо задать, чтобы действительно научится говорить с Ветром.
Мы идем по набережной, а чьи-то слова летят над нами как ветер. Кажется, ночью будет гроза, может быть даже ураган: ветер станет кружиться смерчем, сметать с травы прошлогодние листья, освобождая место цветам. Он улыбается, его, кажется, посетило вдох-новение. Наверное, всю ночь под аккомпанемент дождя и грома он будет записывать, и тогда к утру уже его слова полетят над землей, как ветер.