Ее имя.

Она жила в лесу себе под стать,

И красоту всегда в себе носила...

А он с заутреннею на поле пахать

Пришел, тогда она его спросила:

- Что видишь ты, крестьянин, пред собою?

И он, стирая пот со лба, сказал:

- Кобылка... белая... поймаю да отмою

И прямиком на праздничный базар,

Авось кто купит, будет то ребятам

Гостинец славный,.. ну, иди скорей...

Она подняла рог, которым медвежатам

Каштаны спелые с негнущихся ветвей

Сбивала, радуясь; и, метя прямо в грудь,

Им поражала огнедышащих драконов,

И освещала заплутавшим путь

Во тьме... Не зная времени законов,

Она неслась, познав печать дорог,

И в горести прекрасна, как всегда...

- Они забыли... - И тускнеет рог,

И снежная желтеет белизна...

И в первый раз протягивает руки

К ней Смерть из этих лошадиных пут,

Она трубит от неизбывной муки:

Ну назовите, КАК МЕНЯ ЗОВУТ!

---

о вчерашнем дне.

Сегодня подумала, что еще чуть-чуть и отправлюсь в экспедицию по поиску единорогов... Хотя, у меня же нет золотой уздечки...)))

Но дело даже не в этом, настоящего единорога может увидеть только тот, кто чист сердцем и не мучим сомнениями... А у меня последнего как раз предостаточно...

Вот вчера ходила в театр и невольно вновь разбудила в себе муки национального сознания.

Для белоруссов это очень актуально, особенно сейчас. Мне невыносимо было не только оттого, что мы обращаемся к Богу, а Он молчит и это его молчание словно бы говорит: "А какое мне дело до Вас и Вашей страны... до Ваших поисков, страхов, мечтаний...", с этим бы еще можно было бороться, если бы у самой был внутри стержень. Я вчера чуть не плакала, да нет, что уж преуменьшать, я рыдала в зрительном зале пока было темно и никто не мог видеть моего лица, что нет во мне этого, ни этого языка, ни этих песен, все другое, а это другое, вроде мое, но настойчиво у меня отнимается... И проще как они, в этом спектакле, пусть без вина, но все же забываясь в круговороте дней, отрекаясь от этой боли, жить в танце, в диком кружении "Барыни"...

Тому, кто русский - хорошо, споры западников и славянофилов - просто счастье, а как быть, если первое слово, которое произнес, было "мама", а не "мацi", но все кругом твердят, что только ЭТО - твое, ЭТО - Родина... Ощущаешь себя деревом в невесомости: корни есть, но нет земли что бы укорениться... Несчастная Белоруссия, разорванная между Польшей и Россией, и там и там оставившая часть своего сердца...

Все было бы проще, если бы мы продолжали жить в Совке... Я, как это ни странно, помню этот августовский путч и уже тогда мне было страшно и как-то одиноко, когда тащили по площади российский триколор... Нельзя же так ломать прямо по живому... Мне было всего семь, сейчас мне в три раза больше, но чувство почти не изменилось, а это верный признак того, что была совершена ошибка...

Если кто-то это читает - прошу прощения за то, что напрягаю этими вопросами, просто это задело меня... Когда кожу режут постоянно уже не чувствуешь боли, но только дай передышку, секундную, казалось бы, и боль вернется с удвоенной силой...

Я вчера же узнала о том, что умер актер нашего театра, его звали Алесь Лабанок. Я с ним несколько раз разговаривала, это он придумал этот спектакль... Хороший человек, я его очень любила. Он был веселый, в нем совсем не было излишнего пафоса, так часто присущего провинциальным трагикам, он был живым, а после смерти из него сделали статую, указующую путь к светлому будущему... Нежнее нужно быть, внимательнее, тоньше, товарищи.

@темы: весь мир - театр

---

http://isnik.narod.ru/ - ВнеЗемелье

http://www.prikl.ru/forum/lofiversion/index.php/ - Академия приключений

http://aeterna.ru/tests.php?link=tests - тесты

http://h-o-gwar-t-s.narod.ru/creatures.html - наши существа.



Кто же Вы? Маг или технарь? А может быть, Серый? А на самом деле Вы - Оксана Скельт

В прошлом Вы мечтали стать не то актрисой, не то режиссером, не то кем-то из этой оперы, однако разразившаяся война быстро опрокинула Вашу карьеру. Сперва Вы отправились к магам, они казались вам ближе... Они научили Вас многому. Но позже выяснилось, что их мирвоззрения довольно сильно отличаются от Ваших... И Вы встали на сторону Серых, потому что на забитый техникой запад Вы все-таки отправиться так и не смогли. Вы не раз спасали шкуру одного недотепы во время войны А, да, еще у вас есть небольшой дом в горах!



Цыганка отрывает взгляд от карт и сбрасывает иллюзиюКороткая вспышка – и перед Вами стоит стройная смуглая девушка. Грязный платок спадает с длинных каштановых волос, когда она взмахивает тонкой рукой. Абажур превращается в овальное кольцо Галактики, медленно вращающееся на месте. Девушка говорит, глядя Вам в глаза: 'Здравствуй, маг. Я давно ждала, но я знала, что ты придёшь. Ты умеешь видеть сквозь ложь и не бегаешь от себя. Ты не живёшь сказкой – ты создаёшь её. Но этот мир слишком противится таким как мы, поэтому ты, как и я, чаще всего прячешь себя. Но сегодня ты здесь, а значит, пришло время творить настоящую магию…'

@темы: диагностика кармы

---

Солнце

Почему-то все субботнее теперь мне кажется бредом.... Вот так всегда - непостоянство натуры... Ветер в голове, что тут скажешь, но я не отказываюсь от своего твердого решения быть отныне веселой и хотя бы стремиться жить под знаком Солнца, а не Луны...)))

---

sub specie aeternitatis…

А вчера я попала под дождь. Волшебно… Дрожа от холода и возбуждения, заливаемая потоками воды с неба, обложенного со всех сторон тяжелыми свинцовыми тучами, обрызгиваемая с ног до головы проезжающими на полной скорости машинами, я шла домой из Интернета. Вода была повсюду, вода была и в моей сердце. Но я улыбалась. Я знала, что это – заслуженно: и эта боль, и стыд, и смех, и недоверие, и прохожие, которые «смотрят вослед с издевкой»… Но я сакрализовала это профанное явление, одним усилием воли я превратила этот дождь в очистительный небесный огонь, в живую воду и уже с некоторым превосходством могла смотреть на них, ютящихся под углами подъездов, спешащих в тепло своих кухонь, сжимающих побелевшими пальцами рукоятки своих зонтов… Дождь сказал мне, что я – ковчег, хранящий в себе весь этот мир и это было правдой… Он показал мне пробоины в моих бортах, которые чуть было не погубили все дело. Вода хлынула в них, но я только улыбнулась еще шире – не испугаешь! Если знаешь где пробоина, ее легче заделать… Прости Луна, я устала от твоего зыбкого света, выжегшего меня изнутри пламенем неизбывной вечной тоски… Я теперь выбираю Солнце! Мне надоело лилеять свою боль и думать, что меня не понимают, что я одинока…

- Все это было, но было заслужено, - скрипят мне Часы на стене.

- Все изменится, - поет мне мой нежный друг Ветер.

- Все будет совершенно, - шепчет мне Единорог…

О, Господи, как же Она прекрасна!..

Я снова повесила над кроватью мой лозунг – «Да, это правда!», снятый оттуда три месяца назад, когда мое сердце истерзалось и стало похоже на маленький и сморщенный сухой плод смоковницы… Теперь я верю, что стану еще тоньше, я буду молчать, если только не должно быть сказано слово, я буду смелее и не боясь косых взглядов скажу: Я верю в сказку!.. Пусть это признак незрелой натуры, зато живой… И без поправок на «мое мнение» - я ненавижу и презираю материализм с его косностью, с болью и скрежетом его экзистенции, с дурной бесконечностью воспроизводства, с его старостью, с его смертью, потому что душа больше этого, как бы пафосно это ни звучало…

Я прошу, не прячьте от меня эти двери, если я войду в них я стану совсем другой и в моих устах будет не меч, а песня, я не буду заражать тоской, я буду счастлива, свободна, я буду жить… И я буду жить sub specie aeternitatis… под знаком вечности…

Ах, если бы только двери восприятия были чисты, как говорил Уильям Блейк…





А это моя любимая песня из нового альбома...



Отрубился в час, а проснулся в три

Полнолуние выжгло тебя изнутри

На углу аптека горят фонари, и ты едешь…

Ты хотел бы напиться хоть чем-нибудь всласть

Ты пытаешься, но не можешь упасть

И кто-то внутри говорит тебе

Это счастье или ты бредишь?

Вкус крови лишил тебя слова

И к бровям подходит вода

Где-то именно здесь

Пал пламенный вестник

И сегодня еще раз все та же среда

Да хранит тебя Изида…

Ты подходишь кому-то сказать привет

и вдруг понимаешь, что нет ничего конкретного

И прохожие смотрят тебе вослед с издевкой.

На улице летом метет метель,

И ветер срывает двери с петель

И прибежище там. где была постель

Теперь - яма с веревкой

Так взлетев, вопреки всех правил,

Разорвав крылом провода

Ты оказываешься опять там,

Где всем нужно спать

Где каждый день как всегда

Да хранит тебя Изида…

Все говорят и все не про то,

Эта комната сделана из картона

И ты смотришь вокруг

Неужели никто не слышит?..

Но вдруг ракурс меняется: ты за стеклом

А друзья в купе уходящего поезда уезжают,

Даже не зная, о том что ты вышел

И оставшись один на перроне

Выпав из дельты гнезда

Теперь ты готов к духовной жизни

Но она тебе не нужна…

Да хранит тебя Изида…

И ты слышал что где-то за часом пик

В тишине алтаря или в списках книг

Есть неизвестный тебе язык на котором

Сказано все, что ты хочешь знать,

В чем ты боялся даже признаться

И отчего все святые глядят на тебя с укором

Перестань делать вид, что не можешь понять их

Ты один на пути навсегда

Улыбнись, растворись в шорохе листьев

В шепоте летнего льда…

Да хранит тебя Изида…

@музыка: БГ "Терапевт"

---

Единороги...

Да, ну и раз уж я сегодня рекомендую книги)))



Сейчас благодаря одной отвлеченной работе возникла необходимость перечитать одну из своих любимых фентези)) Еще не начинала, но предчувствую радостный свет)))



Чтение, особенно книг, которые оказались знаковыми в каком-то роде, всегда подобно священному ритуалу, к нему нужно тщательно готовиться... Я в последнее время отошла немного от своего мира, наверное, зря...

Мне было плохо, а я не понимала отчего. Оказалось оттого, что в попытке измениться и сделать себя лучше, такой, что бы все понимали и ценили, что бы не считали пустой, в этой попытке себя потеряла, изменила себе, своему цветущему лугу... Я больше не могла ходить по нему босиком, боялась проткнуть ноги, боялась, что скажут "Глупо!..".







Реальность, она же развалиться, если мы не будем непрестанно ее сакрализировать, создавать новую мифологию... Я же так часто думала об этом,Э как я могла затереть эту мысль, забыть об этом?..



Я всегда говорила, что не мы выбираем книги, а они - нас. Вот, видимо, пришло время снова встретиться с Последний Единорогом, с Ней... Она снова сделает меня смелее и лучше...



"...люди забыли нас и оотого теперь не способны узнать в простой белой кабыле единорога..."



http://bkm.narod.ru/text/pe.html



Я люблю единорогов. Помниться года два назад я выходила в поход на их поиски и даже почти разгадала, почти открыла одну из них... Быть может еще удастся?...

---

Пелевин.

Всем советую прочитать. Оригинально по форме, интересно по содержанию)).



Водонапорная башня вполне может оказаться тем первым, с чего начнется все остальное, потому что предметы появляются тогда, когда становятся известны их названия, и происходящее за окном сразу приобретает смысл — солдаты заканчивают работу, выкладывая белым кирпичом число «1928» на толстой верхней части каменного цилиндра, и даже не догадываются, что кто-то следит за тем, что они делают, думая об этом почти без помощи слов, но очень серьезно: любая башня или даже труба сначала строится таким образом, будто должна подняться до самого неба, чем обязательно завершилось бы простое добавление новых кирпичных колец изо дня в день, если бы не решение строителей уйти, приводящее к тому, что какой-то кирпич обязательно становится последним, а я — единственным свидетелем остановки работ, потому что во всем доме напротив только я понимаю, что означают пустые леса, от вида которых возникает такое странное чувство, что взгляд сам собой переходит вправо, туда, где кончается деревянная коробка с землей, утыканной яблочными семечками, и обои чуть отстают от стены, приоткрывая другой слой обоев и желтый край газеты, еще дореволюционной, оставшейся с тех времен, когда бородатые господа в шляпах удивительной формы и с цепочками на жилетах, предчувствуя свой конец, пили шампанское среди раздетых женщин и измученных рабочих, а Ленин со Сталиным стояли у окна и читали первый номер «Правды», предвидя все на свете и, может быть, даже то, как когда-нибудь на свет появлюсь я и бесконечно длинным летним днем буду наклеивать полоски сиреневой папиросной бумаги на узкие фанерные крылья, сидя на теткиной кровати, глядя за окно и почти не обращая внимания на ее путаные рассказы о том, как в село вошли белые, потом красные, потом опять белые, а потом какие-то непонятные «наши», которых почему-то представляешь себе мужиками в малиновых рубашках каждый раз, когда видишь справа от пыльного крыла ее фотографию и пытаешься сообразить, что это на самом деле значит — взять и умереть, как умерла она и как можем умереть мы все, если не останемся вечно жить в своих делах по способу Антонины Порфирьевны, даже протирающей после этих слов свои очки, отчего возникает короткая пауза в ее многолетнем рассказе о так называемых материках, возвышающихся над серыми пространствами океанов, где даже самый большой в мире линкор покажется крохотным, как спичка, если вдруг поглядеть на него из неба, заполненного летящими в Канаду журавлями, боевой авиацией и черными пятнами, возникающими от долгого наблюдения за солнцем, медленно меняющим свой цвет при приближении к воображаемой точке, где оно, уже красное и огромное, оказывается только в июне, чтобы на несколько минут коснуться шкафа, осветить его верхнюю половину и превратить его во что тебе хочется, начиная от бастиона Великой Стены и кончая скалою где-то в Америке — смотря куда ты переносишь свою жизнь из этих мест, хрюкающих на тебя всеми своими свиньями, когда ты идешь по грязной улице со своей коллекцией спичечных коробков и размазываешь по лицу сопли пополам с кровью, а тебе вслед орут все те, кто уверенно чувствует себя среди этих косых заборов, обещая вломить тебе завтра еще разок так же безнаказанно, как сегодня, потому что жаловаться все равно некому и для любого взрослого нет разницы между избивающими и избиваемыми детьми, раз те и другие в галстуках, с барабанами и горнами, оставив отцов допивать вонючее пиво, уходят в будущее даже тогда, когда просто стоят шеренгой перед пионерлагерными бараками и щурятся от бьющего в глаза света, глядя кто на ползущий вверх по шесту флаг, кто на кота, крадущегося по уже горячим жестяным листам на крыше столовой, чтобы спрыгнуть в кусты, где вечером делят собранные за день окурки, курят, спорят о конструкции женских внутренностей и заедают синий дым зубным порошком, вкус которого остается во рту еще долго после отбоя, запоминаясь как приложение к истории о синем ногте в котлете и чекистах, которые приехали слишком поздно только потому, что спустила шина, и пока в темном дворе меняют колесо, они сильно стучат в дверь, а потом уходят в такой спешке, что соседу приходится одеваться в коридоре, как раз напротив твоей замочной скважины, в которую он вполне мог бы напоследок ткнуть карандашом, раз до этого подсыпал битое стекло в сливочное масло и отравлял колодцы, чтобы ты пил из них тифозную воду и полгода лежал в кровати, глядя в окно и угадывая за пушистой завесой падающего снега очертания водонапорной башни, похожей на приставленного к городу часового, стерегущего твой покой и заодно тебя самого, чтобы ты случайно не скрылся в собственном будущем, воспользовавшись теплой весенней ночью, в которую появляется возможность, почти не касаясь земли, углубляться в черные заросли неизвестно откуда взявшегося леса и уже почти узнать то, к чему бежишь со всех ног, перед тем как проснуться и, поглядев на приоткрытую дверь, за которой слышны бодрые утренние голоса и свист примуса, подумать, что каждое утро к ней, как трап, придвигают забитый сундуками и комодами коридор, выход из которого ведет в тот единственный дневной мир, который тебе известен, и чем лучше ты с ним знаком, тем реже дверь твоей комнаты будет раскрываться куда-то еще, в места, названия которых ты не знаешь и не узнаешь никогда, потому что уже давно похож на человека, стоящего на подножке разгоняющегося трамвая и думающего, что чем быстрее тот едет, тем труднее будет спрыгнуть и пойти своей дорогой, пока слова «своя дорога» еще сохраняют некоторый смысл, а точнее — отблеск понятного когда-то смысла, иногда мелькающий в глазах стоящих рядом, но раз они все-таки едут дальше, то, наверно, на что-то надеются, а они думают то же самое, глядя на тебя, пока один разливает по чашкам водку, а другой пытается играть на гитаре, под которую так надежно затвердевает вокруг тот мир, который ты выбрал, не успев ни с чем его сравнить и поняв только, что все в нем случается крайне быстро, а время суровое и величественное, и хоть Утесов поет, что тот, кто с песней по жизни шагает, тот никогда и нигде не пропадет, люди пропадают целыми оркестрами, так и не дошагав туда, куда они шли, и все-таки попав именно туда, в чем нет ничего удивительного, раз страна движется от одного крутого перелома к другому, еще более крутому, и все по линии партии, отточенной и прямой, как угол твоей комнаты, где стоит патефон с десятком пластинок, позволяющих тебе время от времени нелегально обнять утомленное солнце, вырезанное кем-то из последней на всю страну оранжевой картонки, и догадаться, что если уж ты простился с чем-то навсегда, то оно тоже простилось с тобой, и, обернувшись, ты увидишь на столе воблу на мятой «Правде», бутылочку пивка и больше ничего, потому что другого не положено на стол, и именно это, по всей видимости, и придется защищать, если завтра война, потому что никакая твоя защита не нужна ни качающейся за окном сирени, ни узкому лучу света, падающему на расщепляющее его стекло, за которым застыло красно-сине-желтое лицо Горького, большого приятеля нашей державы, так и не успевшего описать в своих книгах, как ты и такие как ты, в спортивных рубашках и белых кепках, с миллионов порогов улыбнутся ей и таким как она, в простых платьях из ситца в цветочках, и все сразу прояснится, потому что все печальное и непонятное имеет свойство проходить, а жизнь содержит именно тот смысл, который ты придаешь ей сам, с ясной целью впереди сидя за всенародными брошюрами, недосыпая и рискуя навсегда опоздать на работу и сесть в тюрьму, к глупым блатным, еще не понявшим, что в стране, где на деньгах нарисован вглядывающийся в тревожное небо летчик, быть богатым просто невозможно, потому что даже целая армия этих летчиков в кармане не заставят замолчать раскрытый клюв репродуктора, который так страшно слышать даже не из-за смысла долетающих слов, а из-за неожиданной догадки, что с тобой сейчас говорит диктор, фокусник, зарабатывающий себе на жизнь умением заставить тебя на несколько секунд поверить, будто к тебе обращается что-то огромное и могущественное, готовое позаботиться о тебе, когда на самом деле ты и такие как ты нужны этому огромному, чтобы заботиться о нем и защищать, закрывая это неживое и непонятное, даже не догадывающееся о собственном существовании, той единственной попыткой, которой на самом деле является и твоя жизнь, и жизнь за стриженым затылком, в который ты глядишь, стоя в длинной толпе перед призывным пунктом и теряя мелькнувшую на секунду мысль, узнав в человеке впереди бывшего одноклассника, опять оказавшегося твоим товарищем, которого надо хотя бы оттащить в сторону, чтобы он не лежал у перевернутого грузовика ногами на дороге, а головой в еще довоенном подорожнике и муравьи не ползли по его лицу, которое вспоминается тебе, когда над головами гудят невидимые самолеты или когда мимо по платформе ведут очень похожего на него окруженца в мирных калошах, полезшего сдуру искать начальство, а потом сдуру побежавшего от конвоя и свалившегося в трех метрах от последнего вагона, уносящего тебя навстречу зиме, лыжам ленинградской фабрики и карнавальному маскхалату, в котором ты встречаешь Новый год, глядя из сугробов на две красные ракеты, блестящие в прозрачном ночном небе, как елочные шары, пока ты думаешь о том, что оставленный на минуту в покое человек может вдруг оказаться так далеко от оставивших его в покое, что те найдут на его месте кого-то другого, уже совершенно не желающего углублять окоп, а пытающегося вместо этого повернуться к стене и заснуть, позабыв, что никакой стены возле его койки нет, а есть два узких прохода, как раз подходящих для того, чтобы заново учиться сгибать и разгибать ноги, а потом стоять, ходить и бегать за притормаживающими грузовиками, катящими навстречу летнему солнцу, погонам на плечах и походящему на веник с врезанной консервной банкой автомату, из которого ты ни разу не выстрелил за два года, потому что видел перед собой большей частью заваленную списками живых и мертвых поверхность то школьной парты, за которой когда-то сидел писавший фиолетовыми чернилами Чугунков Коля: «седьмой класс — дурак», то переделанного бильярда, сукно которого с такой скоростью впитывает вылившийся из опрокинутой гильзы бензин, что успеваешь поверить, что ты не опытный вредитель, как намекает взглядом товарищ Кожеуров, в просто сраный разгильдяй, твою мать, только тогда, когда уже неделю то на голодных детей, по-прежнему считающих его материалом для строительства снеговиков и крепостей, то на военкора, смотрящего на незнакомый город из-под черного эмалированного полукруга с таким видом, будто перед ним не несколько случайных трупов на мокрой обочине, а и впрямь заря победы с пограничными столбами, прочитав о которых во фронтовой газете, ты поймешь, что есть люди, старательно оформляющие местность, по которой ты в последний раз бежишь на пулемет, из-за чего им, наверно, приходится говорить между собой на особом языке, совсем как офицерам железнодорожных войск, обсуждающим какие-то кубометры и максимальное число вагонов теплым майским вечером на игрушечной железнодорожной станции, каких у нас просто не бывает, потому что по эту сторону границы все наоборот: что-то железнодорожное есть в детских игрушках, и люди делают свои дома чуть похожими на тюрьмы, чтобы не было особого смысла отправлять их в настоящую тюрьму, зато уж внутри этих самых домов они всей толпой беззаветно штурмуют верхние нары, и нет ничего удивительного, что женщина, которой ты четыре года отправлял письма, каждый раз стараясь целиком поместиться в бумажном треугольничке, недоумевает, как это ты не привез ей из Германии вагон барахла, а раздобыл там только часы в стальном корпусе и старый фотоаппарат, который ты вешаешь на стену комнаты, где родился и вырос, пробивая гвоздем новые обои с такими же розовыми узорами, какими скоро покроется все вокруг, хотя пока они появляются только на сетчатке левого глаза после третьего стакана водки, от запаха которой она морщится, потому что не понимает, что человек должен уметь забывать прошлое, если хочет и дальше идти по жизни, где надо улыбаться наглой женщине из отдела кадров, надевать медали на экзамен и приносить домой несколько веток сирени, напоминающей не то о довоенных чернилах, не то о вечном салюте всем живым, если они, конечно, еще есть в этом городе, лучше приспособленном для грузовиков, чем для людей, особенно крошечных, которые дико орут всю ночь, лежа в своих кроватках и глядя то на ползущие по потолку квадраты света, то на лицо матери, разрисованное помадой и тушью, купленной у каких-то сволочей перед вокзалом, прямо на площади, где скользят небывалые, как из сна, голубые «Победы» и весело горят огни на домах, подтверждая, что уже никогда не повторится то, что было раньше, или, если сказать то же самое по-другому, все оказалось позади и от тебя осталось только то, на что ты надеваешь пиджак и брюки, когда идешь на работу, и переодеваешь в китайский лыжный костюм, приходя домой и плюхаясь в кровать рядом с крупнозадым человеком другого пола, настолько частым опытом многих, что даже есть специальное слово «жена» для описания того, что чувствуешь, видя завитые короткие волосы и вдыхая запах духов «Колхозница», пропитавший все до такой степени, что комната, где едят и дышат четверо человек, становится похожей на парикмахерскую в день погребения Сталина, отчаянного человека, оставившего вся государственные и партийные посты ради самой обыкновенной смерти, после которой вдруг выяснилось, что в любую гранитную задницу можно без труда вбить кукурузный початок, а это, кстати, можно было бы понять еще очень давно, если бы было время задуматься, но только его нет даже у детей, похожих со своими ранцами на маленьких космонавтов, высадившихся на этой безобразной планете в самое спокойное за всю ее историю время и уже создавших вокруг себя какой-то непонятный мир, о котором ты никогда ничего не узнаешь, так что умнее было бы повернуться к тем радостям, которые еще может дать жизнь, и пореже смотреть вниз из окна, потому что добровольная смерть — удел слабых, а удел сильных - недобровольная, а сейчас как раз приходит возраст расцвета, когда внизу тебя ждет кремовая машина со взлетающим над капотом оленем, здоровье в полном порядке и со спины иногда еще долетают слова «молодой человек», потому что на затылке сохранились волосы, а кроме всего этого, ты очень нужен тем, ко дергает тебя за пальцы, называет папой и просит принести что-нибудь смешное с работы, где самое смешное — на бланках с грифом «секретно», а по коридорам ходят такие псы в костюмах, что надо все время самому рычать, чтобы тебя не съели по ошибке, или от чувства полноты жизни, которое надо все время показывать самому, чтобы тебе все время демонстрировали его в ответ, то есть надо улыбаться, отпускать усы, махать в жэке справками и так далее, и тогда, может быть, найдутся два или три идиота, которые придут к тебе в гости и скажут, что ты живешь как король, после чего ты сможешь представить себе, что чувствует король, десятый год бегая трусцой по обсаженной сиренью аллее и видя людей, которые будут жить после того, как он последует за недавно оставившей этот мир королевой, а чтобы он ни с чем не перепутал это чувство, у него есть дети, уже прикидывающие, как они разменяют квартиру, собранную по частям из освобождающихся комнат, как из кубиков с фрагментами рисунка, в надежде, что сойдется, а когда все сошлось, страшно даже посмотреть на это, потому что догадываешься, какой рисунок вышел, и тебе приходится отсекать уже гниющие части мира, чтобы в узком коридоре смысла глядеть в телевизор и гадать, чувствуют ли они то же самое, и если да, то зачем они тогда так тщательно растягивают вдоль своих лысин последние оставшиеся пряди и обнажают в улыбках пластмассовые зубы, которые им, как и тебе, придется положить на ночь в специальный раствор, пахнущий сиренью, и долго стоять над плексигласовым стаканом, силясь вспомнить, о чем же напоминает этот запах, но вместо этого вдруг наткнуться на мысль, что догадываешься сейчас о существовании жизни так же, как когда-то догадывался о существовании смерти, отчего становится до того страшно, что делаешь одновременно три вещи: закуриваешь сигарету, включаешь телевизор и открываешь недавно купленную книгу, где сказано, что прошел о Нем слух по всей Сирии, и приводили к Нему всех немощных, одержимых различными болезнями и припадками, и бесноватых, и лунатиков, и расслабленных, и Он исцелял их, и следовало за Ним множество народа из Галилеи, и Десятиградия, и Иерусалима, и Иудеи, и из-за Иордана, откуда все громче доносится гневный голос арабского народа, обещающий кратковременные дожди и восемнадцать-двадцать градусов тепла — как раз то, что нужно для ритуального посещения дачи, где тебя встречают как неизбежное зло и из окна которой ты видишь выросший прямо у стены гриб, похожий не то на человечка, не то на крохотную водонапорную башню, что, в сущности, одно и то же, если вспомнить, что человек — это почти что двухметровый столб воды, способный самостоятельно перемещаться по поверхности земного шара, двигаясь к железнодорожной станции сквозь сгущающиеся сумерки и прислушиваясь к долетающей откуда-то музыке, совершенно не подходящей для того, чтобы разместить в ней хоть одно свое чувство, и поэтому чужой и оскорбительной, но все-таки прекрасной, раз вокруг полно тех, кому это удается без всякого усилия с их стороны в те же дни, когда ты тайком, как другие пьют портвейн, крестишься в подъездах и лифтах, носишь откровенно предсмертное черное пальто и всерьез ищешь чего-то в приобретенной для смеху и интеллигентности книге, когда пытаешься дозвониться бывшим детям, чтобы услышать в трубке свой уверенный бодрый голос и лишний раз понять, что ты не нужен никому и ничему в мире, сужающемся с движением твоего взгляда по обоям навстречу просвету окна перед шторой, за которую ты держишься, надеясь, что на этот раз отпустит, если тебе удастся не поворачивать взгляд дальше вправо, потому что, когда человек начинает принимать треугольное слуховое окно на маленькой зеленой крыше за глаз, который глядел на него с рожденья, уже не имеет никакого значения ни то, как именно он упадет на пол, ни то, что последним увиденным им на свете предметом окажется водонапорная башня.

---

Немного футуризма...

Вот, почему-то сегодня вспомнилось стихотворение футуриста В. Каменского, интересное, по-моему, и очень современное. А ведь написано в 1916 году...



Молитва



Господи

Меня помилуй

И прости.

Я летал

На аэроплане.

Теперь в канаве

Хочу крапивой

Расти.

Аминь.





Или вот еще два - на мой взгляд замечательные образцы нового типа слова. Это не Блок, конечно, но ведь все меняется и по сути дела они были правы, когда говорили о том, что пора сбросить Пушкина с корабля современности... Два стиха:



1. Рекачкачайка

2.Золоторозсыпьювиночь

---

Переписала у К.Тейлора. Очень уж понравилось)))



ВОПРОС: Почемy кypицы пеpешли чеpез доpогy?

ОТВЕТЫ:

Учитель детского сада: Чтобы пеpейти на дpyгyю стоpонy.

Платон: В поисках лyчших yсловий.

Аристотель: Это в пpиpоде кypиц - пеpеходить чеpез доpогy.

Карл Маркс: Это было истоpически неизбежно.

Саддам Хусейн: Это был неспpовоциpованный акт восстания и то, что мы сбpосили на них 50 тонн неpвно-паpалитического газа, было вполне обоснованно.

Джек Hиколсон: Потомy что они, блин, этого хотели. Вот в чем, блин, пpичина.

Рональд Рейган: Я забыл.

Гиппократ: Из-за избыточного содеpжания желчи в поджелyдочной железе.

Мартин Лютер Кинг: Я пpедставляю себе миp, в котоpом все кypицы бyдyт свободно пеpеходить чеpез yлицы и никто не бyдет спpашивать, зачем они это сделали.

Моисей: И Бог сошел с небес и сказал кypицам - вы должны пеpейти доpогy. И кypицы пеpешли доpогy и отметили это событие большим пpаздником.

Фокс Малдер: Вы видели их пеpеходящими yлицy своими собственными глазами. Сколько еще кypиц должно пеpейти yлицy, чтобы вы повеpили в это?

Ричард М. Hиксон: Кypицы не пеpеходили доpогy. Я повтоpяю, кypицы HЕ пеpеходили доpогy.

Макиавелли: Смысл в том, что кypицы пеpешли доpогy! Кого волнyет зачем? Окончание пеpехода опpавдывает любой мотив , котоpый y них был.

Фрейд: То, что вы все озабочены на пеpеходе кypиц чеpез доpогy, выявляет ваши скpытые сексyальные комплексы.

Билл Гейтс: Я только что осyществил pелиз нового Кypячьего Офиса 2000, котоpый не только пеpеходит доpогy, но и откладывает яйца, yпоpядочивает pазмещение Ваших файлов и оплачивает Ваши счета.

Оливер Стоун: Вопpос не в том - почемy кypицы пеpешли доpогy? Скоpее надо спpосить - кто пеpеходил доpогy, пока мы наблюдали за тем, как ее пеpеходят кypицы?

Дарвин: Кypицы в течение долгого пеpиода вpемени пpошли чеpез естественный отбоp таким обpазом, что они генетически пpедpасположены пеpеходить yлицы.

Эйнштейн: Кypицы пеpеходили доpогy или доpога двигалась под кypицами - зависит от вашей точки воспpиятия.

Будда: Пpедставьте себя кypицей и задайте себе этот вопpос.

Эрнст Хемингуэй: Чтобы сдохнyть. Пpомокнyть под дождем и сдохнyть.

---

Здравствуйте!

Я только теперь поняла, что кое-что забыла))) Ах я невежливая эгоистка)) Я так и не поприветствовала своих немногочисленных ПЧ)) Хотя, я и считаю, что по большому счету это довольно глупо и бессмысленно, я хочу это сделать, ведь такова традиция)))



Здравствуйте))) Добро пожаловать Лика, Морриган, Мария и самая первая - Vampirina))) Хороших Вам времен)))



Это для Вас - перевернутый мир)) Мы все немножко в подобном живем, не так ли?

---

Откуда он узнал обо мне?..

Она так любила гулять под дождем

И ехать в неведомость в темном вагоне,

И жизнь очень часто казалась ей сном,

Увиденном на одиноком перроне.

Она так любила энергию лиц

И так ненавидела снов безысходность,

И, глядя на клин улетающих птиц,

В груди ощущала щемящую гордость.

Ей было легко в паутине дорог

Найти свое место в игре километров,

Ей вслед улыбался невидимый Бог

И путь освещало созвездие Ветра...



(с) Сергей Баринов

---

А вчера, еще до ТОГО разговора с Мастером, я пыталась сделать себе аватары в рейвенкловской форме... Он обидел меня, сказав, что я - не рейвенкловка, я даже не ожидала, что для меня это будет настолько больно... Я даже не нашлась что ему ответить...

@темы: мастер

---

Все будет хорошо

Зачем создаются эти все тренинги, искусственные круги доверия... Я думала, мне это нужно как преодоление себя, оказалось - нет, мне это нужно как подтверждение всему. Мастер прав, сегодня на ТДО мне это еще раз доказали.



Энни предлагала:



Давайте все вместе скажем, что все будет хорошо.

А то я уже пугаться начала.

Правила акции просты, для этого используется фотошоп или обычный пайнт, подписывайте свое имя. Начинаем)(С)

Дополнение:

Вы должны вставить это в своё Дарик))









Все будет хорошо))).

---

Где бы я ни была, я всегда - полет, и Дух Ветра не оставляет меня ни на секунду... Что бы Вы не говорили - я внутренне свободна и я навсегда останусь РЕЙВЕНКЛОВКОЙ!..

Ветер, успокой меня...

---

Маска Ио, Дали и Рене Кревель...

Сегодня за завтраком снова встретилась с "Гением" Великого Сальвадора)) Мы говорили о Рене Кревеле... Его имя буквально означает - "воскресать, возрождаться", а фамилия - напротив - "подыхать как собака"... И жизнь у него была такая же, состоящая из вечных взлетов, отдавании себя светлой идее и падений в опиум, алкоголизм и полное сумасшествие, вызванное разочарованием и болью от того, что не сумел достичь первого... Он определенно идеалист... Как и я)))



Вот что сказал мне Дали, густо намазывая белый хлеб маслом:



"...Я не знаю другого человека, который бы так часто доводил себя до точки, загибался, почти "умирал" и потом снова "воскресал", как это случалось с Рене Кревелем, Умиравшим и Воскресавшим. Он то и дело исчезал в сумасшедшем доме и так и сновал взадвперед всю свою жизнь. Он отправлялся туда, когда совсем доходил, почти "умирал", выходил же "воскресшим" - бодрый, цветущий, весь блестя как новенький и в состоянии чисто детской эйфории. Однако продолжалось это, как правило, весьма недолго. Вскоре им снова овладевала страсть к саморазрушению, он становился тревожным, начинал курить опиум, биться над неразрешимыми проблемами идеологического, морального, эстетического или сентиментального порядка, сверх всякой меры злоупотреблять бессонницей и рыдать до полного изнеможения. Тут он, словно одержимый, начинал глядеться во все зеркала, словно специально для таких импульсивных маньяков повсюду развешенные в депрессивно-прустовском Париже тех времен, всякий раз твердя: "Я совершенно дошел, я загибаюсь", пока в конце концов действительно не доходил до точки и тогда, уже еле держась на ногах, не признавался близким друзьям: "Нет, лучше уж издохнуть, чем прожить еще один такой денек". Его отправляли в санаторий, где он проходил курс дезинтоксикации, и вот после месяцев заботливого ухода перед нами вновь представал возрожденный Рене. Мы видели его воскресшим на улицах Парижа, жизнь так и била в нем ключом, как в веселом ребенке, он одевался как первоклассный жиголо, весь в блестках, с замысловатыми кудрями, вот-вот готовый лопнуть от избытка оптимизма, толкавшего его на самые безудержные революционные благодеяния. Потом, постепенно, но неотвратимо, он снова принимался курить опиум и заниматься самоистязанием, весь както съеживался, сморщивался и превращался в совершенно нежизнеспособный, загибающийся завиток папоротника!.."



Я сказала ему, что иногда я кажусь себе Кревелем, а иногда даже Дали... По-моему второе ему не понравилось, потому что его замечательные усы еще более встали дыбом и он принял воинственную позу. Она была немного смешна в моей маленькой кухне, но все равно Дали остался Дали...

Ах, во мне тоже достаточно паранойи, не далее как вчера я видела себя зарезанной красным трамваем (это была я, прошу не путать с тов.Берлиозом)). Это понравилось мне, так странно покалывало в основании черепа и обзор значительно расширился... Но также, и даже более, много во мне стремления к воскресению, я тоже могу увидеть голову Фрейда как завиток раковины маллюска или что-то в этом роде... Но все чаще в последнее время мне это не нужно...

"Теперь ты готов к духовной жизни, но она тебе не нужна..." /БГ/

Это было очередное совершенное мгновение и оно пришло как данность, хоть и совершенно нежданно...







Нужна, только я нуждаюсь в помощи, в руке, что бы не умирать, что бы стать предметом этой замечательной науки, именуемой фениксологией...

В каждом человеке сидит чудовище, сюрреалисты изображали именно его или вернее его как часть себя... Нужно лишь набраться смелости и заглянуть этому чудовищу в его гадкую клыкастую морду и увидеть в его зрачках - свое отражение, свою красоту, свое воскресение...

---

Ах, эти Ваши рифмы,
Одобренных решений,
Ах, эти Ваши нервные
Взгляды на часы…
Меня терзают цифры
Ваших уравнений
И Ваши речи гневные
И точные весы…
Конечно, защищаете,
Конечно, Ваше право!
Быть может на поверку
Я окажусь врагом...
И вроде принимаете
А после вновь отрава -
Еще одна проверка…
А что будет потом?
Ах, знаю я, что скажете
Легко ведь на бумаге…
Но если Вы хотите
Стрясти поблекший грим
Зачем же черным мажете? -
Я как и Вы из магии
Доверьтесь и летите
За ветром... вместе с ним...

@темы: мастер, стихи

---

Фамилию Калиостро не пропустили... Почему? Ни у кого ведь не было такой и она не из книги... нет... слишком много это для такой как я....... Все-таки не доверяют, проверять еще будут сотни раз, а я обнадеялась и ошиблась как всегда... Жаль, теперь мне кажется, что еще одна моя реинкарнация умерла... Придется думать другую...

@темы: нью

---

Говорят, это глаз Бога...

Cмотрит ли Он на нас?..

---

Специально для Марии)))

"Я согбен и совсем поник, весь день сетуя хожу;

ибо чресла мои полны воспалениями, и нет целого места в плоти моей.

Я изнемог и сокрушен чрезмерно;

кричу от терзания сердца моего

и свет очей моих, и того нет у меня...". /Пс.37:7-9/







"...Человек может все изменить, даже собственный генетический код..."







"...Известно, что душа имеет силу ядерной бомбы..."







"...Человек становится богом тогда, когда встраивается в поток бытия, - при этом кажется, что он им управляет. На самом деле он просто отдается потоку - и освобождается при этом от пут материальной реальности. При этом у человека возникают чудесные умения - например, вызывать или откладывать дождь, снег, останавливать мыслью идущий за километр вездеход, искривлять путь нужных тебе зверей или людей, предсказывать события и т.д..."







"...Я наслаждаюсь нищетой..."



ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО))))))) И ДАЖЕ В ТОМ, ЧТО ПЛОХО, ТОЖЕ ЕСТЬ СВОЯ ПРЕЛЕСТЬ)))

---

Замечательный дождливый день)) Вчера разогнали тучи над Москвой и они поселились у нас, но настроение, в противоречие обыкновенному, отличное)) Люблю это мир)))

Дождик моросит, но сегодня это лишь напоминает о том, что после дождя будет радуга и в никоей мере не наводит на мысли о дурном...